Кабан в папоротниках

Когда Альвион выбрался из шатра, уже рассвело, но солнце еще медлило за Мглистыми горами и ясное, как хрусталь, небо дышало холодом предзимья, посеребрившим изморозью алые листья кленов, рыжину рябин и золото ясеней. Альвион зябко обхватил себя за плечи, его дыхание повисло в воздухе сизым облачком, сплетаясь с последними клочьями тумана и дымом костров. Пахло едой, собаками и лошадями.

Альвион зевнул и протер глаза — и увидел, что через поляну мимо костров и полосатых полотняных шатров во всем своем великолепии к нему торопится дед: длинные, до пояса, седые космы переплетены и перевязаны разноцветными шнурками и ремешками в широкую косу, напоминающую лоскутный половичок, шерстяной плащ в черно-зелено-коричневую клетку, украшенный понизу кожаной бахромой, скреплен на плече золотой лисьей головой, хитро подмигивающей огненными топазами, сухие, но крепкие запястья схвачены десятком витых и плетеных обручьев, украшенных костяными бляшками, чеканкой и россыпью самоцветных камней.

— Ты что, в своем пойдешь? — спросил дед, не дав внуку поздороваться.

Альвион оглядел зеленую шерстяную рубаху и надетую поверх нее кожаную, в которых проделал весь долгий путь от Виньялондэ до земель Народа холмов на северо-западе Эриадора.

— Да, в чем же еще?

Дед покачал головой.

— Ты пропах человеческим жильем и дымом, как копченая конина. На глаз кабаны подслеповаты, а вот нюх у них чуткий.

Дед хлопнул в ладоши, и из-за его спины возник Конра, дедов оруженосец, веселый лопоухий парень несколькими годами старше Альвиона. Конра подал своему господину большой мешок и подмигнул Альвиону. Встряхнув мешок за уши, дед вывалил прямо на подмороженную землю ворох разноцветной одежды.

— Вот, — сказал он — приличное охотничье платье. Я нарочно велел держать его подальше от дыма и переложить травами.

Альвион поднял синий сверток, который у него в руках развернулся в рубаху. От нее и впрямь пахло еловой хвоей, можжевельником и лесными травами, из которых Альвион распознал только таволгу и зверобой. Рубаха была из отличного льна и по вороту, низу и рукавам была расшита замысловатым разноцветным узором, который так любили в Народе холмов.

— На верхнее платье не хочешь глянуть? — намекнул дед.

И Альв ахнул, увидев, что у него под ногами лежит роскошное ярко-алое одеяние. Альв поднял его и развернул — и снова ахнул: на груди алой туники извивались два искусно вышитых причудливых зверя с глазами из темно-красных камушков, а ворот скреплялся массивной золотой застежкой — золотой крючок на цепочке должен был цепляться за ушко на другой стороне.

— Вот еще пояс, — дед сунул Альву ремень, и внук едва не уронил его: таким тяжелым тот оказался.

Оказалось, что весь ремень усажен золотыми бляшками и вдоль него тянется золотая цепь толщиной в мизинец. Пряжка ремня, тоже золотая, была усыпана самоцветами. На ремне висел рог для питья, украшенный резьбой и тоже оправленный в золото.

— Это мне? — прошептал Альвион: он никогда в жизни не видел столько золота за один раз и уж точно не видел столько золота на одном человеке.

— Кому еще, — отвечал дед. — Давай одевайся.

Альвион, ошеломленный, смотрел на убранство, подобное которому государь Тар-Атанамир если и надевал, то никак не на охоту.

— Это… это не в лес, не на лов… — выговорил он наконец. — Я порву или испачкаю…

И Альвион провел пальцем по вышитым зверям: вид у них был грозный, но притом оторопелый, словно из-за того, что они запутались в собственных лапах и хвостах, которых явно было больше положенного.

— Глупости, — отрезал дед. — Ты королевский внук или кто? Одевайся, и поедем.

С этим словами он развернулся и пошел прочь, не обращая внимания на растерянное «спасибо…» внука.

Переодевшись в шатре, Альвион снова выбрался наружу и увидел у ближайшего костра отца: тот вытаскивал клещей из вислого уха чепрачной гончей по кличке Доставала. При виде сына Асгон поднял светлую бровь.

— С обновой, — сказал он.

Альвион неуверенно оправил на себе ало-сине-золотое великолепие.

— Дед хочет, чтобы я в этом отправился на охоту… — проговорил он. — Но ведь я даже кротов распугаю этим блеском, не то что кабанов.

Отец улыбнулся.

— Я думаю, — сказал он, — что твой дед просто решил сделать тебе подарок. Может быть, он наконец пожалел, что никогда ничего тебе не дарил.

Альвион сел на бревно рядом с отцом.

— Почему бы тогда просто не подарить, а не рассказывать, что это ради охоты?

Асгон пожал плечами.

— Сдается мне, Старый Лис ничего не умеет делать прямо и просто, даже если захочет, — суховато заметил он, глядя, как на другом конце поляны король Народа Холмов, размахивая копьем, отдает распоряжения охотникам и слугам.

— Дед устраивает ради меня охоту и дарит дорогие подарки, — вдруг с обидой произнес Альвион, — а про маму даже не спросил, как она поживает. И в гости ее не позвал.

Он покрутил на запястье витой бронзовый браслет со звериными головами, который три месяца назад принес в Виньялондэ следопыт, ходивший на северо-запад Эриадора, вместе с приглашением от короля Народа холмов его внуку навестить отца его матери.

— Если дед так сильно сердит на маму из-за того, что она вышла замуж за чужака и уехала жить среди Морского народа, — продолжал Альвион, — то почему он вообще захотел меня увидеть?

Асгон вздохнул.

— Думаю, он сердит на твою мать не только потому, что она вышла замуж не по его воле: единственная дочь, она оставила короля Народа холмов без наследника.

Альвион фыркнул:

— Ты же сам говорил, что в Народе холмов женщины не могут быть правящими королевами, как у нас!

— Все так, — кивнул Асгон. — Но Старый Лис надеялся выдать Гвен за кого-то из подвластных ему вождей, чтобы вырастить ее сына как своего наследника и передать ему королевскую власть.

Выдернув последнего клеща из уха Доставалы, Асгон промокнул ранки ветошкой, смоченной в настое кровохлебки, и отпустил гончего пса, похлопав его по крестцу.

— Я, наверное, никогда не женюсь, — сказал Альвион, рассеянно гладя Доставалу, преданно сложившего брылястую морду ему на колени. — Очень уж все это сложно.

Отец посмотрел на него с улыбкой:

— Когда мне было четырнадцать, я тоже думал, что никогда не женюсь.

До лесов, где осенью паслись кабаны, надо было еще ехать верхами — но не на тех лошадях, на которых охотники поднялись из долин в предгорья, а на небольших коньках с мохнатыми щетками, не боявшихся крутых скользких троп и узких скальных карнизов. Но эти лошадки были такие низенькие, что подошвы Альвиона иногда чиркали по камням, а Асгону и вовсе пришлось идти пешком.

— Ты раньше охотился на вепрей? — спросил дед у Альвиона.

— Нет, в наших краях мало кабанов. Разве что иногда забегают из тростниковых зарослей выше по течению Гватло.

— И какой они у вас величины?

— Самый большой, какого я видел, — небрежно отвечал Альвион, — был от рыла до репицы в половину человеческого роста.

Дед отмахнулся.

— Это не вепрь, а так, подсвинок. Самый большой, какого я положил, был с человека.

Альвион недоверчиво посмотрел на деда, но тот, кажется, говорил серьезно.

— Год нынче выдался урожайный на орехи да на каштаны с желудями, так что вепрей должно быть много, и притом отъевшихся, — продолжал дед. — В такой год можно половину выжлецов в лесу оставить.

И он, нахмурившись, оглядел гончих, которые бежали вокруг них, словно темно-серая река.

— Неужели кабаны так опасны? — вопрос выскочил из Альвиона словно сам по себе.

— А то! — вмешался в разговор Конра. — У меня дядю, материна брата, секач до смерти убил: вдруг набежал, сшиб — и порвал своими страшными клыками, как ножом искромсал. Все кишки выпустил. Ужас и страх!

— Я думал, кабанов стреляют… — неуверенно произнес Альв, теребя ремень, на котором висели его налуч и колчан.

Дед покачал головой.

— Осенью у вепрей гон, и сейчас всякий секач обзавелся панцирем из хряща, который защищает сердце и легкие от клыков соперников, а заодно и от оружия: этот доспех и ножом не всякий раз пробьешь. Так что осенью завалить вепря стрелой куда как непросто, разве что в глаз. А глаз у вепрей сидит глубоко и вдобавок прячется в кусте щетины, точно малое озерцо — в тростнике: оттого зверь может стремглав нестись по густой чаще и не бояться, что веткой ему выхлестнет глаз...

Остановились они в распадке между двумя покатыми склонами, покрытыми выгоревшей травой цвета старого золота, сухо шелестевшей на горном ветру.

Когда охотники спешились и отдали слугам поводья, их догнал Асгон.

— Кто куда идет? — спросил он.

— Ты, зять, ступай загонять: выстави на меня вепря побольше и не дать уйти тем, кто пойдет против кричан, — распорядился король.

— Против кого? — удивился Альвион: язык Народа холмов он выучил от матери, и потому охотничьи слова иногда ставили его в тупик.

— Против загонщиков, — пояснил Асгон. — А ты куда хочешь пойти?

— Ступай с отцом, — вмешался дед, — оно безопаснее. Мне Конры хватит.

— Вы что, всего вдвоем пойдете?! — воскликнул Альвион.

— Мы еще выжлецов возьмем, конечно, — сказал дед.

Альвион нахмурился.

— Нет, я пойду с вами, — решительно сказал он.

— Тогда держи, — и отец бросил ему свое ясеневое копье. — Удачи!

«Будь осторожен», — услышал Альв его мысленный голос и улыбнулся в ответ: «Конечно. И ты».

Дед повел Альвиона и Конру со смычком гончих наискосок вверх по склону, через каменный отрог, вниз и вверх по задернелому логу, поросшему подушками чабреца.

Выбравшись из лога, дед вдруг остановился и принялся хлопать себя по бокам.

— Да где же он! Неужто я его потерял! Ах ты, горе мне! Недобрый то знак!

— Что, что ты потерял? — воскликнули Альвион и Конра одновременно.

— Да кинжал я свой охотничий обронил, — сказал расстроенный дед. — Должно быть, когда мы перебирались через ручей и я зацепился локтем за толстую ветку. Как же быть? Вот что, Конра: отдай нам выжлецов, а сам отправляйся назад, садись на коня и скачи к ручью, искать кинжал.

У Конры вытянулось лицо.

— Я же всю охоту пропущу!

— А что делать? Давай, Конра, на рысях.

Оруженосец вздохнул, отдал поводок Альвиону и припустил обратно.

— А мы почти на месте, — сказал дед.

Альвион огляделся: они стояли на горном склоне — скорее крутом, чем пологом, в зарослях высокого, по пояс, папоротника. Папоротник еще не пожух и не пожелтел, и из его буйных зеленых перьев вздымались медные стволы сосен, для гор удивительно ровных и высоких, так что их вполне можно было назвать корабельными.

Этот горный лес пах, как сосновые боры равнин: хвоей, смолой, никнущей зеленью и грибной прелью. Будучи аданом, Альвион не уважал грибов, но Народ холмов ими не брезговал.

Где-то высоко и далеко пропел рог, пустив эхо гулять по окрестным горам.

— К началу трубят, пойдем скорее, — и дед торопливо повел Альва вглубь папоротников.

Для пожилого человека дед ходил очень быстро, едва ли не вприпрыжку, опираясь при ходьбе на свое копье, которое не выпускал из рук и с которым управлялся удивительно ловко, как аист клювом. Копье звалось Бодило и на самом деле было рогатиной, сделанной из мореного падуба, для красоты и защиты от сырости покрытой воском. Под блестящим пером превосходной карловой стали с перекрестья свисал пышный лисий хвост, а вток копья был убран в покрытую искусной резьбой трубчатую кость, непонятно чью: такая она была широкая.

— Отсюда не видно, — рассказывал дед по дороге, даже не запыхавшись, — но наверху за скалами начинается буковники да дубравы, куда осенью сходятся жировать вепри. Когда кричане поднимают шум, стронутому зверю некуда деваться, кроме узкого прохода в скалах, который ведет сюда. И на этом нагонистом месте все вепри будут наши!

И дед хлопнул себя по груди.

— Эй, а это что такое? — удивился он.

Сунул руку за горловину верхней рубахи и достал оттуда… свой охотничий кинжал в ножнах.

— Ах я старый дурень, беспамятный! — воскликнул он. — Точно, у ножен же оторвалась шлевка и я убрал их за пазуху! И совсем забыл! Конра теперь туда-сюда зря пробегает…

И дед, покачав головой, заткнул ножны за пояс. Сверху, хоть и еле слышно, уже доносились лай, крики и гомон рогов.

— Надевай тетиву, — скомандовал дед, — сейчас вепри поскачут.

— Вы же с Конрой мне сказали, что от стрельбы по кабанам толку не будет!

— Это нужно затем, чтобы выжлецы шли по кровяному следу и быстро переняли подранков.

Отдав деду подвывающих от нетерпения Доставалу и Шумиголову, Альвион торопливо достал лук, натянул тетиву и вынул из тула стрелу с тяжелым двулезвийным наконечником — на красного зверя. Сердце у него билось часто и сильно, но руки не дрожали.

— Смотри.

Дед положил руку ему на плечо, и Альвион увидел, как выше по склону «закипели» папоротники и на открытое место выскочил кабан.

Он во всю прыть пронесся вниз и на мгновение перекрыл проход между соснами, как плотина — реку: такой он был большой. Рыло у него тоже было удивительно длинное, настоящий бушприт, а сам он был высокий на ногу и сплюснутый с боков, точно рыбина. На домашних свиней он походил настолько же, насколько галеон Военного флота походит на торговое судно.

Прозвенела тетива, свистнула стрела, кабан громко охнул, но не остановился, а полетел дальше и снова исчез в зарослях.

— Следующий! — крикнул дед. И сразу: — Их несколько!

Сосняк наполнился шуршанием папоротника и треском веток, грузным топотом и тяжелым дыханием.

Альвион выпустил несколько стрел: на «дорожку» потревоженного папоротника, в шерстистый бок, в угон — и ни разу не промахнулся, хотя, к его досаде, ни один кабан не упал и даже не замедлил бега.

— Берегись секача! — крикнул дед.

Под ногами дрогнула земля, Альвион повернул голову — и увидел, что прямо на него летит кабан. То ли из-за того, что вепрь несся сверху, то ли он и в самом деле был огромен, но Альвиону он показался чудовищем размером с быка, с клыками, как бивни у моржа, только торчащими не вниз, а вверх. Щетина на загривке стояла дыбом, из пасти валила пена, а злобные глазки горели, как уголья.

— Стреляй же!

Кабан был близко, Альвион выстрелил навскидку — и промахнулся мимо глаза: стрела, скользнув морде, поросшей жесткой шерстью, ушла в сторону, словно ее отразила броня.

Дед дернул Альвиона назад, под защиту соснового ствола, и тут же бросил копье Асгона. Но не в кабана, а под ноги ему, перед камнями по обе стороны прохода. От напора зверя крепкое ясеневое копье с громким треском разлетелось в щепу, но кабан споткнулся и кубарем покатился вниз по склону, сминая папоротники, размалывая в пыль упавшие трухлявые стволы и взметая клубы сухой земли и рыжей хвои. За ним, захлебываясь лаем, устремились Доставала и Шумиголова.

— Злыми ногами спеют к зверю, — сказал довольный дед.

Падение кабана остановили несколько сгрудившихся валунов. Альвион видел сквозь сеть сосновых ветвей, как зверь поднялся, встряхнулся и злобно уставился на охотников, но тут на него насели гончие, и кабан попятился, задом прижимаясь к камням.

— Все, выжлецы держат секача, он наш, — дед поднял с земли Бодило и начал спускаться к камням. Альв последовал за ним с некоторой слабостью в ногах.

Псы с яростным лаем нападали на кабана с разных сторон, пытались зайти сзади, а тот, поворачиваясь то к Доставале, то к Шумиголове, громко пыхтел и грозно щелкал своими огромными белыми клыками, словно точил их один о другой, так что во все стороны летели клочья пены.

Охотники были на полпути вниз, когда кабан стрелой бросился на Шумиголову, подсек и отшвырнул в сторону, как тряпку. Гончий пес покатился по камням, и Альвион с ужасом увидел страшную рану на его груди, рану, сквозь которую виднелись обломки рассеченных ребер.

Теперь у кабана оставался всего один противник. Зверь с размаху поддел Доставалу своим мощным рылом, и гончий пес, с жалобным визгом перелетев через камни, пропал из виду.

Альвион выхватил из колчана стрелу — и выстрелил, вложив в выстрел всю свою злость и страх. С полутора десятков шагов, почти в упор, промахнуться было невозможно: стрела вонзилась в глаз кабану, тот утробно ухнул, пошатнулся и упал.

Вдруг стало тихо, только постанывал умирающий Шумиголова. Альвион, отбросив лук, вынул нож и шагнул к кабану, чтобы перерезать горло, но дед остановил его:

— Смотри, у него уши прижаты, а щетина на загривке стоит дыбом. Подержи-ка Бодило.

И дед, сунув Альвиону свое копье, достал из-за пояса кинжал и начал осторожно подходить к добыче сзади.

Но кабан вдруг трубно взревел, вскочил — прямо со стрелой в глазу — и рванулся к деду. Тот уклонился от тычка окровавленного рыла, но споткнулся о корень и растянулся на земле, выронив кинжал.

Из-за камней, хромая, выбежал Доставала и остервенело вцепился кабану под хвост, тот взвизгнул, но все равно попытался поддеть упавшего человека клыком. Дед увернулся, но красный от крови клык с громким треском вспорол шерстяную материю плаща. Альв закричал, бросился на зверя и изо всех сил всадил Бодило ему под левую лопатку.

Наконечник длиной с локоть ушел под ребра целиком, по самую поперечину, и кабан рухнул, как подкошенный. Его уши обвисли, щетина перестала дыбиться, валившая из пасти пена порозовела. Доставала, оставив в покое кабаний зад, принялся с рычанием теребить зверя за пятак, но тот не шевелился.

Дед с кряхтением сел. Он был весь забрызган кровью.

— Ты цел? — спросил Альвион осипшим голосом. — Я испугался…

Он не договорил. Дед только рукой махнул.

— Эх, загнулись мои клыки… — вздохнул он. — Зато твои прорезались.

Альв поднял взгляд: сверху по склону к ним бежали несколько человек, и первый — отец.

Король Народа холмов посмотрел на солнце, уже спешившее на запад, и покачал головой, глядя, как медленно превращается в гору мяса освежеванный кабан.

— Эдак мы тут до вечера провозимся и останемся голодными. Давайте пообедаем жарким прямо здесь, чтобы меньше было тащить вниз и возвращаться не на пустой желудок.

— А как же отец? — спросил Альвион: Асгон с молодежью отправились за подранками.

Дед махнул рукой.

— Да мы и половины этого чудища не осилим.

И добавил, спохватившись:

— Если, конечно, ты, внучек не возражаешь поделиться своей добычей с Народом холмов.

— Конечно, нет, я же не съем целого кабана один, — засмеялся Альвион.

У него все еще кружилась голова — от пережитого страха, от восторга победы, от круговерти поздравлений. Плечи и лопатки ныли от хлопков, руки — от рукопожатий, а ребра — от того, как крепко обнял сына Асгон: радостный, но, кажется, еще не отошедший от испуга при виде огромного кабана, растерзанной гончей и забрызганного кровью тестя. Альвион то и дело проверял, не потерялась ли сосновая веточка, которую отец, смочив в крови убитого кабана, воткнул ему за ухо: то был знак короля охоты.

Неподалеку на небольшой поляне развели костер, и скоро от него аппетитно потянуло жарящимся мясом. Все расселись вокруг костра на камни и бревна, а деда и Альвиона по правую руку от него усадили на сложенные друг на друга седла. Конра разливал из бочонка прозрачный золотистый напиток, и дед толкнул Альвиона локтем:

— Не сиди сиднем, подставляй рог!

Альвион снял с пояса дедов подарок, и из бочонка Конры в оправленный золотом рог побежала благоухающая медом и травами струя.

— Честь королю охоты! — провозгласил дед, высоко поднимая тяжелую чашу, по ободу которой скакали всадники и бежали дикие быки искусной работы. — Честь сыну моей дочери, который спас мне жизнь, честь стрелку и охотнику!

— Честь королю охоты! — дружно откликнулись присутствующие.

Медвяный напиток оказался крепче, чем ожидал Альвион. По счастью, Конра уже разносил на деревянном блюде куски кабанятины — еще скворчащей и дымящейся, благоухающей можжевельником, чабрецом и диким чесноком.

— Отведайте, дорогие гости, вепря, которого убил мой внук! Не побрезгуйте угощением, уважьте короля охоты и короля Железного дома!

Кабанятина была отлично пожарена: с корочкой, сохранившей внутри сок и жир темно-розового мяса. После раннего завтрака мало кому попала в рот маковая росинка, и все накинулись на вепрятину, то и дело требуя добавки. Дед зорко следил, чтобы никого не обнесли угощением.

— А ты что не ешь, Форк? — участливо спросил он у сутулого человечка, примостившегося за чужими спинами.

— Да зубами я маюсь, Лис, — ответил тот со страдальческим выражением лица, — не могу жевать мясо. А то бы я с превеликим удовольствием...

И он с завистью повел носом.

— Нет, клянусь семью моими предками, сегодня никто не уйдет с моей трапезы, не отведав этого вепря! — воскликнул дед и обратился к Конре: — Нарежь для Форка Варакушки самый лучший кусок, да так мелко, чтобы и грудной младенец смог его проглотить. А чтобы запить, неси бочонок ставленного меда, который заложили в тот год, когда родилась моя дочь, что подарила мне этого прекрасного внука!

Старый мед оказался еще крепче, чем молодой, и Альвион почувствовал, как хмель ударил в голову после первого же глотка. Дед отдал свою чашу Конре и встал, опираясь на Бодило.

— Хороша ли вепрятина, дорогие гости? — спросил он.

Послышались крики «хороша, хороша!».

— Досыта ли вы ели, допьяна ли вы пили?

— Все так! — кричали разрумянившиеся гости.

— Люб ли вам мой внук? — дед положил руку на плечо Альвиону.

— Люб! Честь королю охоты! Долгих лет!

— Что ж, тогда вот что я вам скажу: сын моей дочери не просто самолично вырвал жизнь у короля-вепря. Он сделал это моим копьем, — дед постучал древком Бодила по земле, — копьем, которое я дал ему по своей воле и своему желанию. Так, внучек?

Альвион кивнул, не очень понимая, к чему клонит дед, — возможно, потому, что голова у него шла кругом.

— А вы знаете старый обычай нашего народа, — продолжал дед как ни в чем не бывало:

Кто древо без ветвей из руки короля

Обагрит на ловитве его,

По веленью его, по правде его,

Тот будет туром бескрайней равнины,

Тот будет волком во всяком лесу

И оленем с золотыми рогами.

Он будет лососем в водопаде,

Он будет выдрой сокровищ,

Он будет прекрасным белым лебедем,

Он будет…

— Ну, вы помните, как там дальше, — небрежно оборвал себя дед. — И теперь я хочу, чтобы вы благодарили моего внука верной благодарностью.

Ответом ему была мертвая тишина. Альвион поднял голову и неожиданно понял, что сидящие вокруг костра, — старейшины и главы родов Народа холмов. И что они уставились на королевского внука так, как будто только что увидели его и не очень-то этому рады.

На ноги вскочили два человека.

— Как ты можешь так поступать, Лис! — воскликнул возмущенный Аффа, старейшина рода Бузины. — Мальчишка не из нашего народа!

— Его отец из соломенноголовых! — подхватил Килин из рода Рыси.

Дед дернул за шнурок, которым Альвион перехватил хвост, и выпустил на свободу его рыжие волосы, чуть кудрявящиеся, похожие на море в барашках волн.

— Не знаю, кто из нас ослеп, Килин Коготь, но я вижу не цыпленка, а лисенка! Что до тебя, Аффа… я понимаю, ты до сих пор огорчен, что моя дочь, несмотря на все твои старания, выбрала другого. Но не думаю, что у тебя получилось бы родить сына, который в четырнадцать зим может сплюнуть тебе на лысину!

Послышались смешки, и лысина Аффы запламенела, как осенний клен за его спиной.

Опираясь на посох, медленно поднялся старик в сине-алом плаще.

— Хоть нравом и обликом отрок — вылитый ты, Лис, каким я помню тебя в его года, — заговорил он скрипучим голосом, — но все мы видим в нем и сына его отца. Твой внук из Морского народа: таково его воспитание, таково его обыкновение. Но море не может быть холмами, а холмам не бывать морем.

— Ты мудр, Эхвар Черника, и я никогда не пренебрегал твоим советом, — отвечал дед. — Но не ты ли пять лет назад, когда на тебя наседали горные орки, приходил просить, чтобы я послал за помощью к моему зятю?

И дед обвел взором всех сидящих:

— Слушайте все! Говорю вам верное слово: Морской народ здесь надолго! Их срок жизни — втрое против нашего, и мой внук переживет не только ваших сыновей и внуков, но и ваших правнуков!

— Но у него нет имени, он не знает дороги в Железный дом! — не сдавался Аффа. — И уж точно здесь нет тех, кто станет держать его руку!

— Все, что надо, бузинные мозги, у него будет, и очень скоро, — сквозь зубы произнес дед, явно теряя терпение. — Делай, что велено, если не хочешь, чтобы я бросил тебе в лицо ветку крушины или потер мочку твоего уха тремя пальцами!

От этой странной угрозы Аффа вздрогнул, сидящие рядом отпрянули от него в испуге.

— Но это против права… — слабо произнес он.

— Так ты не понял, — дед вдруг заговорил негромко и как будто очень спокойно. — Ты по доброй воле ел мясо, добытое моим внуком по обычаю и закону, но не хочешь благодарить охотника, как подобает. Если ты за моей трапезой нарушишь закон гостеприимства, не буду ли я в своем праве, если прокляну тебя, о Аффа? Пожелать мне немочи на теле твоем, камня на каирне твоем, лезвия врага на горле твоем — или ты хочешь, чтобы мои уста изрыгнули слово тьмы и огня?

Лысина Бузины сделалась серовато-зеленой, как шляпка бледной поганки, и он рухнул на место.

— Все так, — раздался скрипучий голос Эхвара, — Лис перехитрил нас. Но знай, о король Железного дома, — обратился старик к деду, — ни тебе, ни твоему внуку не будет радости от того, что ты сделал. Так говорю я, Эхвар Черника от семени Безымянного.

Дед ничего не ответил. Эхвар повернулся к Альвиону.

— Благодарствую, танеште, — произнеся эти слова, он низко поклонился юноше и опустился на свое место.

Все остальные тоже начали подниматься и кланяться Альвиону со словами «Благодарствую, танеште». Альвион посмотрел на деда, пытаясь понять, что происходит, но тот не сводил взгляда с Аффы.

Бузина встал последним, через силу переломился в поклоне и, не глядя на Альвиона, с явным отвращением пробормотал «Благодарствую, танеште».

— Конра, поднеси Аффе мою чашу с медом, горькое запить, — заботливо распорядился дед.

— Спасибо, что не в тисовом кубке… — проворчал Аффа, принимая от Конры чашу.

— Помолчи уже, — оборвал его дед. — А то еще поперхнешься.

На стоянку они вернулись ближе к закату. Там их ждал Асгон с молодыми охотниками: оказалось, они быстро нашли всех альвионовских подранков.

Люди познатнее и постарше устроились на отдых, а те, что попроще и помоложе, разделывали туши, солили и коптили вепрятину. Асгон мездрил шкуру убитого сыном кабана, соскребая остатки жира и мяса. Это была грязная работа, поэтому он отошел от стоянки в лес. Рядом Альвион мастерил для отца новое копье: срубив подходящее деревце, юноша принялся обрубать ветки, снимать кору и «выглаживать» новое ратовище мокрым песком и хвощом перед тем, как насадить на комель наконечник от сломанного.

— Шкуру выделаем в коврик, положим в моей комнате… нет, внизу, перед камином, — говорил Альвион за работой. — Жаль, кабанью голову придется оставить… Из верхних клыков, которые поменьше, можно сделать браслеты для мамы. А из больших — ожерелье: Конра говорит, веприные клыки слишком хрупкие, чтобы делать из них рукояти для инструментов. Ну скажи, что кабан огромный!

— Огромный-огромный, я такого никогда не видел!

— Дед тоже говорит, что он такого никогда не видел. Когда мы обедали жареной кабанятиной там, в сосновом бору, один человек сказал, что я вылитый дед, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас, — и лицом, и характером.

— В самом деле? Это многое объясняет, — усмехнулся Асгон.

— Что именно?

— Почему человек преклонных лет ведет себя, как… как ты, когда был маленький. Отправиться на огромного кабана сам-друг, всего с парой гончих, не дожидаясь остальных! Я так и не понял, чем ему помешал собственный оруженосец и зачем надо было подходить к раненому зверю с ножом, а не с рогатиной. Лис ведь опытный охотник! Не ожидал я от него такого… — и Асгон покачал головой.

— Не сердись на деда, — попросил Альвион. — Он из-за меня на пиру со старейшинами поссорился. Когда дед велел им благодарить меня за мясо, они не хотели: сказали, что так нельзя, потому что я из Морского народа. Дед даже пообещал проклясть их за нарушение законов гостеприимства! А еще он назвал меня «выдрой сокровищ», представляешь? — и Альвион звонко рассмеялся.

— Старый Лис был готов проклясть старейшин? А старейшины не хотели благодарить удачливого охотника, отведав его добычу и разделив с ним трапезу? — Асгон нахмурился. — Это очень странно. Расскажи-ка мне с самого начала, что было на пиру.

Но не успел Альвион начать, как с поляны, где стояли шатры, донесся незнакомый рог: трубили приветствие.

Когда отец с сыном вышли к шатрам, посреди поляны стоял высокий воин, на голову выше остальных людей из Народа холмов. Руки и шея молодого человека были обхвачены массивными золотыми обручами, а на поясе висел меч длиной с андамакиль. Вид у гостя был серьезный или даже мрачный.

Вышедшему навстречу деду меченосец поклонился хоть и уважительно, но не слишком низко.

— Привет тебе, король Железного дома.

— Привет и тебе, Сета Верхочут! Добро пожаловать! — дед явно обрадовался гостю. — Отчего ты не пришел раньше, опоздал к ловитве? Твоя подмога была бы к нашей чести и чести нашего танеште.

И дед легонько подтолкнул Альвиона, стоявшего рядом, вперед.

— Вот, внучек, познакомься: Сета Верхочут из рода Гончаков, первый воин в нашем народе.

Альвион вежливо поклонился, молодой человек в ответ наклонил голову.

— Добро тебе, танеште. Добро и тебе, о король, — продолжал Сета, обращаясь к деду. — Меня привела не охота, а неволя. Уже три седмицы, как мой побратим Диам Язвец, сын Лейдана, ушел в горы на лов — и не вернулся. Я искал его, но не нашел ни живым, ни мертвым и потому пришел к тебе с просьбой: яви свою власть, верно скажи, что с ним сталось. Я знаю обычай.

Сета достал из-под плаща сверток белой материи и бросил его на камень, потом махнул рукой, и из леса вышел человек, ведя за кольцо в носу большого черного быка. На рогах у быка лежал венок из тиса, усыпанный ярко-красными ягодами, словно каплями крови. Бык ударил по земле копытом размером с умбон щита, исподлобья оглядел собравшихся и нехорошо уставился на алую одежду Альвиона.

Дед прочистил горло.

— Будь по-твоему, Верхочут, — громко произнес он, — ради тебя и твоего побратима я устрою турий пир.

Он толкнул локтем в бок Конру, который стоял по другую руку от него и с восторгом глазел на Сету.

— Что стоишь, как в изумье?

Оруженосец, спохватившись, схватил рог и протрубил длинный незнакомый сигнал. Все, кто еще не вышел на поляну из шатров и из лесу взглянуть на Верхочута, стали собираться на голос рога.

Дед повернулся, чтобы идти, — и едва не ткнулся носом в грудь Асгону, который навис над ним, сузив глаза и сведя на переносице светлые брови.

— Танеште? — вполголоса, но свирепо произнес он. — По какому праву ты называешь так моего сына?